Ужасы Зоны
Глава 1. Шёпот в тумане
Воздух на старом карьере был густым и тяжёлым, пахшим остывшим металлом, влажной ржавчиной и чем-то ещё — сладковато-приторным, как гниющие яблоки, смешанные с запахом старой, запёкшейся крови. Именно этот запах первым насторожил Зива, ветерана зоны, чьи нервы были сплетены из стальной проволоки и шрамов.
Лагерь, который они с напарником Зубом наткнулись на рассвете, был не просто пуст. Он был мёртв. Сверхъестественно мёртв. Палатка стояла идеально ровно, будто её выверяли по лазерному уровню, а тенты не колыхались даже под назойливым, пронизывающим ветром. Костровище, аккуратно сложенное из черных, обугленных веток, было холодным, как могила, и на его поверхности не было ни единой пылинки пепла. Консервные банки из-под «Жидень EXTRA», вымытые до блеска, выстроились в жутковатую пирамидку, словно ритуальный алтарь.
— Ни крови, ни стреляных гильз, — сипло пробормотал Зив, и его голос прозвучал неестественно громко в гробовой тишине. Его пальцы, грубые и покрытые старыми ожогами, сжали найденный у входа в палатку предмет.
— Смотрится крайне убого.
Это была кукла. Сшитая из грязной, пропитанной потом и чем-то липким мешковины. Её волосы были пучком ржавой проволоки, а вместо глаз пришиты две большие, пустые пуговицы от старого советского плаща. Они смотрели в никуда с идиотским, застывшим равнодушием. На её груди был вышит струпьями чёрных ниток странный знак — три концентрических полукруга, напоминавшие расходящиеся круги на воде или разверстый рот.
Зуб, тщедушный пацан с глазами, вечно полными суеверного страха, стоял в пяти метрах, нервно покусывая папироску. На его руке, в такт его нервным движениям ногой, побрякивали часы, которые им же были гордо названы когда- то «генеральскими». Пальцы его дрожали и перестукивали по цевью до боли знакомую Зиву мелодию.
— Зив, давай валить. Место тут нехорошее. Чувствую спиной. Будто кто-то смотрит… не глазами, а всей кожей.
Зив хотел ответить какой-нибудь грубой шуткой про призраков, но слова застряли в горле. Тишина была не просто отсутствием звука. Она была живой, плотной, вязкой, как тот самый кисель, что они так часто находили в вылазках. Она давила на барабанные перепонки, заставляя слышать собственное бешеное сердцебиение. И тогда тишину сменил шёпот.
Он не имел направления. Он исходил отовсюду сразу — из тумана, стелящегося по дну карьера молочно-белым саваном, из-под камней, из самой земли. Это не был звук голосов. Скорее, это был шелест сотен сухих, потрескавшихся губ, трущихся друг о друга; скрип ржавых петель; шипение песка, сыплющегося на стекло. Он был лишён смысла, но полон намерения.
— Слышишь? — Зив резко вскинул автомат, чувствуя, как холодная струйка пота скатывается по позвоночнику.
Зуб не ответил. Он стоял, вытянувшись в струнку, его лицо стало восковым, маской ужаса. Зрачки расширились, поглотив радужку.
— Он… он зовёт меня по имени, — его голос был тонким, как паутинка. — Говорит… баланс ждёт.
И прежде, чем Зив успел среагировать, Зуб сделал шаг вперёд. Не побежал, не рванулся, а пошёл медленно, как лунатик, прямо в стену тумана. Его фигура дрогнула, исказилась, будто отражение в треснувшем зеркале, и поглотилась белизной. Не было ни крика, ни звука падения. Только шёпот, который на мгновение стал громче, превратившись в ликующий, шипящий хор, а затем так же внезапно смолк. Зив остался один. С автоматом, который был бесполезен против этого, и с той самой тряпичной куклой, которую он, сжав до хруста в суставах, сунул в глубокий карман своей рваной куртки. Пуговичные глаза, казалось, жгли ему бедро.
Глава 2. Следы невидимки
Бар не был местом для слабонервных. Воздух здесь был густ от дыма, пьянящих паров «Алкобыка» и откровенного вранья. Но сегодня Зив не слышал ни смеха, ни привычного грохота домино. Он сидел, уставившись в стакан с мутной жидкостью, которая не могла смыть привкус тления с его языка. Он выложил куклу на липкую, заляпанную стойку. Рядом, в тени, сидел дед Ратник. Его кожа напоминала потрескавшуюся кору старого дерева, а глаза были похожи на два чёрных осколка обсидиана, видевших все грехи зоны.
— Видал такое? — хрипло спросил Зив.
Ратник бросил на куклу взгляд, полный такого глубокого, немого отвращения, что у Зива похолодело внутри. Старик отхлебнул своей жгучей отравы, поморщился, будто от зубной боли, и выдохнул:
— Брось её обратно, в самые глубины карьера. Это Метка Шёпота. Приманка и награда в одном флаконе.
— Что за бред? Говори яснее, старый, ты и так молодняку уже весь мозг прожёг своими сборками, некогда мне с тобой лясы точить.
— Это не аномалия, сынок, — голос Ратника стал тихим и скрипучим, как скрип старого дерева.
— Это существо. Оно не рвёт плоть. Оно выедает душу. Находит в твоей памяти самую старую, самую гнилую рану, самую сладкую ложь и начинает шептать прямо в неё. Хочешь увидеть мёртвых? Пожалуйста. Хочешь забыть свой самый страшный день? Легко. А потом… потом оно забирает тебя целиком. Твои воспоминания, твой страх, твою боль. Оно питается этим. А кукла…
Он ткнул в сторону тряпичного уродца кривым, дрожащим пальцем.
— Это не маячок. Это якорь. Ты её взял, значит, позволил ему зацепиться за тебя. Оно теперь знает твой вкус. И будет шептать. Пока ты не станешь пустым местом, как твой пацан.
В ту ночь Зиву приснился Зуб. Тот стоял в густом тумане, улыбаясь неестественно широкой, растянутой улыбкой, обнажавшей слишком белые, слишком ровные зубы.
— Здесь так хорошо, Зив, — говорил он, и его голос был точной копией живого, но с металлическим призвуком, будто из старого репродуктора.
Зив попытался закричать, сделать шаг, но не смог. И тогда лицо Зуба поплыло, кожа его стала полупрозрачной, как влажный пергамент, и проступили черты его собственной дочери, погибшей десять лет назад. Её лицо было синим, распухшим от давки, но она улыбалась той же жуткой, застывшей улыбкой.
— Папа, я жду. Здесь так темно и тихо.
Он проснулся с криком, зажатым в горле. Комната была заполнена темнотой, но сквозь сон он отчётливо слышал его — шёпот. Он шёл из угла комнаты, где висела его старая, пропахшая потом и порохом куртка. Из кармана, где лежала та самая кукла.
Глава 3. Пропавший детектив
Незнакомец, вошедший на следующий день в бар, был чужд этому месту, как инопланетянин. Он был в чистом, хоть и потёртом, гражданском плаще, но держался с выправкой, выдававшей в нём военного. Его звали Глеб Семёнович. Он был майором в отставке и искал своего племянника Артёма, пропавшего в той самой группе на карьере.
— Они не были сталкерами, — объяснил он, разложив на столе фотографии. На них - молодые люди с горящими, фанатичными глазами на фоне карт с аномальными зонами.
— Они называли себя «исследователями тонких материй». Исследователями «Шёпота».
Зив, преодолевая омерзение, рассказал ему всё. Глеб Семёнович слушал, не мигая, его лицо было каменной маской, но Зив видел, как мелко дрожат его пальцы, складывая бумагу в идеальный прямоугольник.
— Это не просто хищник, — сказал майор, когда рассказ был окончен. Его голос был низким и ровным, как гул высоковольтных проводов.
— Это паразит. Высокоорганизованный интеллект, возможно, сама квинтэссенция зоны. Он не уничтожает. Он… архивирует. Впитывает личность, как губка впитывает воду, оставляя лишь пустую оболочку, которую потом использует как приманку.
Они снова стояли на краю карьера. Лагерь был нетронут. Глеб Семёнович работал, как криминалист на месте преступления, но преступления здесь не было. Было нечто худшее — бесследное исчезновение.
— Смотри, — он указал на грунт. — Ни одного следа. Ни подошв, ни волочения. Почва утоптана, но… идеально. Как будто их стёрли ластиком.
И тут Зив увидел его. На том же стуле лежал кожаный блокнот. Чистый, без единой пылинки. Он поклялся бы, что его там не было в прошлый раз. Глеб Семёнович открыл его. Страницы были заполнены аккуратным, каллиграфическим почерком. Но это была его жизнь. Детали операций, кодовые имена, факты, о которых не знал никто. И на последней странице, чернила на которой, казалось, ещё не высохли, стояла одна-единственная фраза, впившаяся в бумагу, как нож:
«Глеб, помнишь, как ты оставил Серёгу прикрывать отход на новом Янове? Он не умер сразу. Он три дня звал тебя. И сейчас он здесь. Он хочет рассказать тебе, каково это — умирать в ожидании нового севера»
Лицо майора стало землистым. По его виску заструился пот. Он швырнул блокнот, словно тот был раскалённым железом.
— Это ложь! — его голос сорвался на фальцет.
— Он врет! Он всё впитывает и… и перевирает!
И снова пришёл Шёпот. На этот раз он был громче, настойчивее. Он не просто шипел. В нём были голоса. Зив услышал смех своей дочери — тот самый, звонкий, каким он был до… того дня. А потом этот смех превратился в тихий, испуганный плач.
— Папа… не бойся… Подойди… Я так напугана…
Глеб Семёнович, срываясь на крик, выхватил пистолет и начал палить в туман, в никуда.
— Держись, Зив! Не слушай! Это иллюзия!
Но из тумана начало вырисовываться нечто. Фигура. Высокая, лишённая чётких контуров, будто слепленная из влажной глины и теней. Она не имела лица, лишь размытое пятно, но от неё исходила такая волна леденящего отчаяния и старой, как мир, ненависти, что Зива затрясло мелкой дрожью. Фигура медленно подняла руку — бесформенный отросток — и указала на Глеба Семёновича.
— Серёга… Я не… Прости… — простонал майор, и в его голосе был не просто страх, а полное, тотальное крушение всего, чем он был.
Фигура кивнула, и это движение было неестественно плавным, как у марионетки. Затем она сделала шаг вперёд, и её контуры обволокли Глеба Семёновича. Не было вспышки, не было звука. Майор не исчез. Он… растворился. Его тело стало прозрачным, как туман, распалось на миллионы мелких частиц и было втянуто в ту самую фигуру, которая после этого на мгновение обрела более чёткие черты — суровое, измождённое лицо солдата с пустыми глазницами. А затем всё исчезло. На земле лежал пистолет майора. Его рукоятка была покрыта инеем.
Глава 4. Отражение в луже
Зив бежал. Он бежал, спотыкаясь о камни, его рвало у обочины дороги желчью и страхом. Он чувствовал его — тот взгляд, безразличный и всевидящий, который преследовал его из глубины карьера. Он бежал от призраков, но понимал, что главный призрак был внутри него. Он упал. Рухнул лицом в чёрную, маслянистую лужу, вода в которой отливала радужными разводами, как бензин. Он хрипел, пытаясь отдышаться, и когда поднял голову, то увидел в воде своё отражение. Но это был… Не он?
В тёмной, мутной воде на него смотрел он сам — каким был двадцать лет назад. Без шрама, пересекающего щёку, без морщин у глаз, отпечатавших тысячи бессонных ночей и тысячи выпитых банок «Жигулёвского». Волосы были густыми, кожа — упругой. И глаза… глаза были ясными, чистыми, полными той самой глупой юношеской надежды, которую он похоронил где-то на свалках Зоны. Это отражение улыбалось. Улыбкой идиота, не ведающего зла.
— Здесь нет боли, — прошептало отражение, и его голос был его же молодым, звонким голосом, лишённым хрипоты и горечи.
— Здесь нет Зоны. Только покой. Вечный покой. Просто отпусти.
Соблазн был чудовищным, физическим. Он чувствовал его, как вкус самого дорогого виски на губах, как тепло уютного дома в стужу. Вся его уставшая, изношенная душа рвалась к этому обещанию забвения.
— Дочка здесь, — продолжал шептать голос из лужи, и в нём появились нотки его дочери.
— Она скучает по тебе. Она совсем одна. Просто сделай шаг. Всего один шаг. Войди в воду.
Зив медленно, почти гипнотически, потянулся к луже. Его грязные, изуродованные пальцы были в сантиметре от поверхности, готовые нарушить её покой. И тут его взгляд, блуждающий и затуманенный, упал на его рюкзак, валявшийся рядом. Из открытого кармана на него смотрели две пуговицы. Пустые, бездушные. Тряпичная кукла. И в этот миг ему показалось, что уголки её матерчатого рта изогнулись в насмешливом, знающем ухмылке. Это был удар током. Вспышка чистого, животного инстинкта самосохранения. С рёвом, в котором смешались ярость, отчаяние и ужас, он отпрянул от лужи, отскакивая на корточках, как раненый зверь. Он выхватил нож и швырнул его в своё отражение. Лезвие воткнулось в грязь, и вода взбурлила. Отражение исказилось, поплыло, и на его месте проступило его настоящее лицо — измождённое, испуганное, старое. А затем из глубины лужи на поверхность всплыли и медленно лопнули несколько маленьких, грязных пузырей от которых несло гнилью.
— Нет! — закричал Зив, вставая и вытирая с лица чёрную жижу.
— Я не твой! Слышишь? Я не твой!
Он больше не стрелял. Он просто побежал. Бежал, чувствуя, как тот безразличный взгляд смотрит ему вслед, не пытаясь догнать. Зачем? Оно уже было внутри.
Глава 5. Тихий дом
Прошёл месяц. Зив снял убогую квартирку на окраине города, в панельной многоэтажке, где пахло капустой и мышами. Он продал всё своё снаряжение, старенький ПДА, даже свой первый, заслуженный детектор «Белуха». Он пытался убедить себя, что свободен. Что карьер, Шёпот и пустые пуговичные глаза — всего лишь кошмар, который остался там, за пределами Зоны. Он пил. Дешёвый спирт жег его горло, но не мог прогнать холод, въевшийся в кости. Он сидел в темноте, в своей гостиной, и смотрел на старую, пыльную фотографию в рамке. Он и его дочь, семь лет, на качелях. Она смеётся, запрокинув голову. И тогда он это услышал. Сначала это было едва слышно, будто царапанье мыши за стенкой. Потом чуть громче. Шёпот. Он шёл не извне. Он исходил от самой фотографии.
— Папа…
Зив замер. Стакан выскользнул из его ослабевших пальцев и разбился о пол, разбрызгав бесцветную жидкость по линолеуму. Он медленно, с костным хрустом, повернул голову к фотографии. И застыл. Пыль, покрывавшая стекло, была нетронута. Но на самом стекле изнутри, будто из глубины снимка, проступил влажный, маслянистый узор. Тот самый знак. Три концентрических полукруга. Он был выведен чьим-то пальцем, оставившим после себя липкий, поблёскивающий след.
Шёпот становился громче, ласковее, он заполнял комнату, вползал в уши, просачивался под кожу. Это был голос его дочери, но на его фоне, едва уловимо, слышался сухой, шелестящий смех.
— Папа… Я уже здесь. Я жду.
Зив медленно опустился на колени среди осколков стекла и лужицы спирта. Он смотрел на влажный, мерзкий знак на фотографии, за которым угадывалось улыбающееся лицо его ребёнка. Он понял самую ужасную, самую леденящую истину, от которой не было спасения. Он не сбежал. Он просто принёс его домой. И его дом больше не был его крепостью. Он стал новой границей зоны…
Эпилог. Он идёт
В комнате было душно и затхло. Пальцы быстро перебирали комбинации клавиш, но по раздраженному пыхтению печатающего было понятно, что ни одна из них не принесла должного результата.
— Блядство, не сигнал, а китайская грамота какая-то!
Перед молодым «айтишником» лежал видавший виды ПДА бывшего сталкера, который без особых любезностей спихнул безделицу за гроши.
— Ну должно же быть хоть что-то, у урода по-любэ был тайник
На экране мелькали последние сообщения, которые состояли не из цифр и слов, а из множества витиеватых и уродливо скрюченных символов не похожих ни на один алфавит на планете. Резкий звонок прервал зашедший в тупик мыслительный процесс. Звонил не телефон, ПДА вибрировал на столе всё сильнее и сильнее, как будто гаджет хотел заставить поднести к нему пальцы.
— Ало… К.. Кто это? — голос парнишки дрожал, комната резко погрузилась во мрак, пальцы окоченели от холода.
По ту сторону экрана еле слышное хрипение придавило студента к стулу. Утробный голос не заставил себя долго ждать и произнёс лишь одно слово.
— Олдерз…
Продолжение следует…
Автор рассказа: У МЕНЯ НИК НОРМАЛЬНО НЕ ПИШЕТСЯ, ВОТ СКРИН. 
Регион: RU
